Мойзес Наим - Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе
Так что президент Бразилии Фернанду Энрики Кардозу, министр иностранных дел Швеции Лена Хьельм-Валлен и президент Чили Рикардо Лагос не просто жалуются на упадок власти с позиции силы и привилегий. Власть высокопоставленных правительственных деятелей сокращается, причем не в пользу какого-то политического конкурента или организации, которой они могут противостоять, могут откупиться от нее или вовсе закрыть. И этот процесс невозможно обратить вспять, изменив политические взгляды или наняв новых советников: ни сами политики, ни их программы тут ни при чем. Власть утрачивают сами высокие посты, те позиции силы и авторитета, которые с точки зрения политической карьеры всегда считались высшей наградой. Власть не просто переходит к кому-то другому. Она слабеет, а в некоторых случаях и вовсе исчезает.
Политическая центрифуга создает трудности для авторитарных режимов: их противники становятся все более неуловимы, появляются новые соперники. Однако с этим сталкиваются и демократии. Для большинства правозащитников демократия – заветная цель, и упадок власти авторитарных правительств помог многим странам к ней приблизиться. Однако последствия упадка власти на этом не ограничиваются. За ним кроются серьезные экономические, технологические и культурные факторы, которые порождают новые идеи и умонастроения, и не все из них демократические по своей сути. Региональный сепаратизм, ксенофобия, кампании против иммигрантов, религиозный фундаментализм только выигрывают от упадка власти. Одно и то же явление можно наблюдать во всех уголках земного шара: политическая центрифуга усложняет расстановку политических сил, разрушает прежние модели и традиции. Причем можно с уверенностью утверждать, что эти процессы будут продолжаться.
Глава 6
Пентагон против пиратов
Упадок власти больших армий
На подготовку теракта 11 сентября “Аль-Каида” потратила около 500 тысяч долларов, тогда как прямые потери от разрушений и стоимость ответных ударов США составили 3,3 триллиона долларов. Иными словами, на каждый доллар, который потратила “Аль-Каида”, когда планировала и осуществляла теракт, Соединенные Штаты потратили 7 миллионов долларов{142}. Стоимость теракта 11 сентября равна одной пятой национального долга США. В 2006 году во время Ливанской войны “Хезболла” выпустила по израильскому кораблю высокоточную крылатую ракету. Та попала в цель и едва не потопила израильский ракетный катер “Ханит” (“Копье”), оборудованный системой ПРО. Стоил он 260 миллионов долларов, а ракета “Хезболлы” – всего 60 тысяч{143}. В 2011 году сомалийские пираты нанесли в общей сложности ущерб в размере от 6,6 до 6,9 миллиарда долларов. Несмотря на постоянное патрулирование, в котором принимали участие боевые корабли самых разных стран, оснащенные по последнему слову техники, пираты совершили рекордное число нападений – 237 против 212 в 2010 году{144}.
Террористы, боевики, пираты, повстанцы, борцы за свободу, преступники всех мастей появились не вчера. Но, если переиначить слова Черчилля, “никогда еще в истории человеческих конфликтов у столь немногих не было возможности нанести такой огромный ущерб столь многим такими незначительными средствами”. Таким образом, даже в сфере вооруженных конфликтов микровласть, хотя и редко выигрывает, существенно усложняет жизнь суперигрокам, то есть крупным дорогостоящим военным комплексам.
Небольшие, но мобильные боевые единицы все активнее отстаивают свои интересы и наносят существенный ущерб куда более крупным и лучше вооруженным соединениям противника. Это свидетельствует о том, что применение власти посредством силы изменилось, а государства с традиционными армиями все чаще не могут (или не хотят) в полной мере использовать имеющийся у них в распоряжении разрушительный потенциал. Разумеется, микровласть не способна сражаться с мировыми военными державами на равных, однако она все чаще ухитряется мешать более крупным и технологически продвинутым игрокам одерживать верх в асимметричных войнах, а это свидетельствует о фундаментальных изменениях в том, как функционирует власть.
Одним из самых авторитетных мыслителей в области современных боевых действий считается Джон Аркил-ла. Он полагает, что мир вступил в “эру постоянных войн с нерегулярными вооруженными формированиями”. Вот что он пишет: “Великим полководцам, сведущим в традиционных формах конфликтов, нечего нам рассказать. Бесполезны тут и классические принципы ведения войны, в особенности представление об абсолютной силе большинства, дошедшее до наших дней в виде доктрины Колина Пауэлла о «неодолимой силе», и прочие концепции вроде «шока и трепета». Подобные идеи оказывались несостоятельными еще во время войны во Вьетнаме, сегодня же становится совершенно ясно, что попытки приспособить их к борьбе с боевиками и сетью международного терроризма также обречены на провал”{145}.
Если говорить о проявлениях и использовании власти, военная сила – это крайнее средство. Политика старается убедить, военные действия (или угроза войны) – принудить. Военная мощь, выражающаяся в численности армии, ее оснащенности и мастерстве, благополучно подменяет более сложные представления о власти. Уберите дипломатические тонкости, культурное влияние и “мягкую силу” – останется грубая сила оружия. А в случае сомнений, как показывает опыт, преимущество на стороне того, у кого больше оружия. Как заметил (правда, по другому поводу) журналист Дэймон Раньон: “В гонке не всегда выигрывает быстрейший, как и в схватке – сильнейший, но умные ставят именно на них”{146}. Сталину как-то сказали, что ему следует поощрять распространение католицизма в СССР, чтобы снискать расположение папы римского. На что Сталин ответил: “Папы римского? А сколько у него дивизий?” (Когда слова Сталина передали папе Пию XII, тот отрезал: “Можете передать сыну моему Иосифу, что с моими дивизиями он встретится на том свете”.){147}
Несмотря на то, что Вторая мировая война закончилась семьдесят лет назад, а гонка вооружений времен холодной войны – двадцать лет назад, военные стратеги по-прежнему руководствуются доктриной превосходства в огневой мощи. Они по сей день уверены, что крупная и технически продвинутая армия необходима для обеспечения безопасности и могущества державы.
Наглядным примером этого служат Соединенные Штаты. В 2012 году оборонный бюджет государства составил свыше 700 миллиардов долларов{148}: это почти половина мировых военных затрат. Сопутствующие расходы прочих американских учреждений увеличили эту сумму почти до триллиона долларов. Расходы главных соперников Америки – Китая и России составили всего 8 и 5 % от мировых военных затрат соответственно, даже несмотря на то, что оба государства (в особенности Китай) с каждым годом тратят все больше средств на вооружение. Лишь в 25 странах, большинство из которых расположено на Ближнем Востоке, военные затраты превышают ВВП. И даже несмотря на сокращение оборонного бюджета, которое США запланировали на следующее десятилетие, расходы останутся необыкновенно высокими. К 2017 году, когда планируемое сокращение почувствуется в полной мере, оборонный бюджет США все равно будет в шесть раз больше, чем те суммы, которые Китай сейчас тратит на вооружение, и больше, чем у следующих десяти стран из списка, вместе взятых{149}. Даже в условиях сокращения бюджета Соединенные Штаты смогут построить 11 авианосцев и развивать все три направления своей ядерной триады (дальние бомбардировщики, межконтинентальные баллистические ракеты и ракетные подводные лодки){150}.
За последние 20 лет всякий раз, когда Соединенные Штаты участвовали в войне с применением обычных видов оружия, их армия с легкостью одерживала победу. Однако такие войны велись не так-то часто: только первая война в Персидском заливе (в 1991 году) и, пожалуй, вторая, хотя Ирак практически не давал отпор. В 2008 году министр обороны США Роберт Гейтс отметил, что за четыре десятка лет из всех случаев, когда США применяли военную силу, только один, первая война в Персидском заливе, может считаться “более-менее традиционной войной с применением обычных видов оружия”. Другие же военные операции, от Гренады и Ливана до Сомали, Косово, Ирака, Афганистана, представляли собой скорее акции против повстанцев, террористов, а также политическое и гуманитарное вмешательство, а не длительное противостояние армий. И эта тенденция характерна для всего мира в целом. В 1950-х годах ежегодно происходило в среднем шесть международных конфликтов, а в первое десятилетие нового тысячелетия – меньше одного{151}. За последние 60 лет ведущие мировые державы ни разу не воевали друг с другом{152}.
